Так всё вроде получилось — теперь пока краски основных мазков сохнут, займусь временно оставленным фоном — ведь нельзя оказывать неуважение даже мельчайшей части полотна — настоящий мастер даже в незначительных деталях должен быть совершенным. Усадив и прислонив, друг к другу тела, я отошёл и внимательно присмотрелся к фону — они у меня будут символизировать скалу, к которой прислонился наблюдатель. Конечно, маловато их для нормальной скалы — впрочем, будут маленьким утёсом — я не привередливый.
Теперь наблюдатель, его поза должна выражать благородство и быть совершенной в каждом изгибе. Ну, как? Ну, скажите, как можно благородно разместить это корявое человеческое тело — оно просто физически для этого не приспособлено. Но ничего, ничего — мой наблюдатель, мой милый наблюдатель, я знаю, как можно избежать зажатости твоей позы. Провожу кончиками когтей по щеке этого молодого хуманса, уже покрытой слезами от красоты моего будущего шедевра и, вглядываясь в его широко раскрытые зрачки, шепчу:
— Не переживай, ты займёшь одно из главных мест в моей картине, в твоей ложе будет самый лучший вид, мой милый наблюдатель. — С этими словами я легко касаюсь губами трепещущих от волнения век наблюдателя и по очереди подцепив их когтями, отрезаю — моему прелестному наблюдателю ничего не должно загораживать божественный вид, вскоре откроющийся перед ним. Дальнейшая работа по раздроблению костей конечностей и приданию наблюдателю возвышенной позы на фоне утёса не заняла у меня много времени и позволила немного успокоится перед началом работы с центральной фигурой композиции…
… Два точных выверенных удара — только два. Мера высшего мастерства…
И вот в полутьме догорающего костра, перед скалой у которой лежит наблюдатель, в извечном полёте распростёр свои кровавые крылья орёл. И дорожки слёз, бегущие по щекам наблюдателя, точно такие же, как и на моих щёках, показывают, что шедевр удался — шедевр с скромным названием: "Наблюдение за полётом орла".
Улёгшись на пенку, я ещё долго смотрю на эту картину, залитую нежным трепещущим светом догорающего костра. Смотрю, пока в один момент не закрываю глаза…
Темнота. Ласковая, тёплая темнота. Шелест листвы и лёгкий ветерок, обдувающий лицо, дополняются самозабвенным чириканьем какой-то пташки, показывающей всему окружающему миру своё хорошее настроение и готовность отловить кого-нибудь с целью спаривания. Какой хороший сон мне сегодня приснился. С самого момента пробуждения мне очень весело и приятно на душе. Улыбнувшись окружающему миру, я попытался открыть глаза. Команда правому глазу — открыться. Отклик — фигушки. Команда левому глазу — попробовать открыться. Отклик — жалюзи заклинило. Команда правой руке — протереть глаза.
Протираю глаза. В расчёте на вчерашнюю контузию, медленно приподнимаюсь, прислушиваясь к организму — вдруг плохо станет. Нет — всё вроде нормально. Хм, даже странно — вчера чуть копыта не откинул, а сегодня только чуть подташнивает, и голова чуть кружится. Судя по всему — регенерация у дроу повыше будет, чем у человека.
— Ссешес, ты как себя ощущаешь? Есть будешь — мы твою порцию оставили. Гречка, конечно холодная — но есть можно. — Радостное лицо Сергея, высовывающееся с боку, отвлекает от разглядывания неба покрытого перистыми облаками.
— Знаешь, Сергей — а быть наблюдателем тебе бы пошло…
Вот так медленно и планомерно начинается день одиннадцатого июля тысяча девятьсот сорок первого года для капитана партизанского отряда «Башня», простого советского дроу, товарища Рилинтара С.С.
Холодная гречневая каша по рецепту — "без никто", по моему, является шедевром кулинарной мысли и этому есть несколько доказательств:
Первое — её всё же можно есть.
Второе — с голодухи, она такая вкусная.
И самое главное, хорошее утреннее настроение не исчезало, а только дополнительно расцвечивалось новыми тёплыми оттенками. Даже яркое утреннее солнце, злым буравчиком иногда проникающее под капюшон, не могло испортить наслаждение от такого замечательного блюда и возникающее раздражение немедленно захлёбывалось в волнах радости — Как же сегодня хорошо!
Даже лица хумансов, приветливо улыбающиеся мне, не вызывают какого-нибудь сильного раздражения и желания залить их улыбки кровью. Ещё чуть-чуть и можно представить, что это простой семейный обед в кругу воинов Дома, правда не хватает насторожённых взглядов, приятной перчинки какого-нибудь яда в пище и добрых, сочащихся мёдом улыбок…
Стой! Какие улыбки! Какой яд! Я человек! Нет, я точно человек!
В моём мозгу мгновенно промелькнула вся сцена утренней побудки, вспомнилось замечательное настроение из-за прекрасного сна.
Прекрасного! Сна!
Мгновенно застыв и не донеся ложку с кашей до сжатого в страшной гримасе рта, я гигантским усилием воли сдержал волну зарождающейся паники и продолжил медленно пережёвывать моментально опостылевшую кашу. И даже панические вопли желудка, о необходимости его наполнить, не отвлекали меня от осмысления случившегося: Я. Только. Что. Радовался сну, в котором убил и подверг пыткам всех своих напарников. И после этого сна у меня было отличное настроение. По-моему мне явно пора в дурку и я становлюсь опасен для окружающих. В мозгу мелькнуло — спокойно, всё хорошо — тебя окружают союзники — опасности нет.
Кинув взгляд на старшину, я с большим усилием воли сдержал вырывающееся из горла рычание и елейным, добрым голосом произнёс: